Опубликовано:
Известия РАН. Серия Литературы и языка, 2007,
том 66, № 2, с. 54–62 <в разделе “Материалы и сообщения”>.
На этой странице иллюстрации помещены автором
статьи дополнительно.
Аннотация
В статье раскрывается структура автобиографической поэмы “Прелюдия,
или Становление сознания поэта” (1798–1839) – центрального произведения Уильяма
Вордсворта. Показано, что ядро поэмы составляет серия психологических озарений
героя, которые Вордсворт назвал “местами во времени”. Освещена история
комментирования поэмы; учтены последние исследования (в том числе использование
в литературной критике наработок гештальтпсихологии). Охарактеризовано влияние,
оказанное “Прелюдией” на поэтику англоязычных литератур XIX–XX веков, и в
частности, на становление жанра “биографии души”.
Abstract
The article
discusses anew the structure of “The Prelude, or, Growth of a Poet’s Mind”
(1798-1850), the poem central to William Wordsworth’s canon. The history of
critical reception of the poem is commented on. Various approaches to the
Spots-of-time sequence (including recent contributions of gestalt psychology)
are analyzed. The poem’s impact on the poetics of the English-language
literature of 19-20 centuries, and especially on the development of the genre
of buildungsgeschichte is
delineated.
Е.В. Халтрин-Халтурина
(E.V. Haltrin-Khalturina)
Ключ к
поэме У. Вордсворта
“Прелюдия,
или Становление сознания поэта”
(A Key to W. Wordsworth’s “The Prelude, or,
Growth of a Poet’s Mind”)
За последние
годы в России стал заметнее интерес к поэзии Уильяма Вордсворта (1770–1850),
поэтическая деятельность которого пришлась на романтическую и викторианскую
эпохи. Впервые за многие десятилетия, один за другим, вышли два сборника его
избранной лирики в русских переводах[1]. Появляются статьи, в
которых вклад Вордсворта в литературу рассматривается с новых позиций, таких
как борьба писателей за авторские права и влияние этой борьбы на литературную
продукцию[2]. И все-таки, для
большинства отечественных читателей не вполне ясно: почему в современном
англоязычном литературоведении именно Вордсворт считается самой крупной фигурой[3] среди английских
романтиков, нередко затмевая собою С.Т. Колриджа, Дж.Г. Байрона,
Дж. Китса и П.Б. Шелли? Насколько ощутимо влияние Вордсворта на
английскую литературу? Как охарактеризовать это влияние на языке исторической
поэтики? Этот комплекс вопросов обсуждается в предлагаемой статье.
Но прежде чем
говорить о влиянии Вордсворта, определимся, о каком Уильяме Вордсворте пойдет
речь.
Современники
поэта видели в нем двух совершенно разных людей. Один Вордсворт – молодой
романт
ик, друг
С.Т. Колриджа, в сотрудничестве с которым он выпустил сборник “Лирические
баллады” (Бристоль, 1798), ознаменовавший литературную революцию в Англии. В
предисловии к сборнику впервые был охарактеризован тот английский литературный
стиль, который сегодня мы называем романтическим. Вошедшие в сборник
стихотворения (например, “Слабоумный мальчик”, “Безумная мать”, “Нас семеро”,
“Тёрн”, “Тинтернское аббатство”) явили образцы поэзии, избранными героями
которой являются простодушные, страждущие и убогие. Этот молодой, одаренный и
революционно настроенный Уильям Вордсворт стал кумиром нового поколения
английских литераторов, среди которых были Джон Китс и П.Б. Шелли. Он
создал не только “Лирические баллады”, но и множество талантливых произведений,
позже составивших основу двухтомника лирики Вордсворта, вышедшего в
1815 г. Перу молодого Вордсворта принадлежит также драма “Жители границы”,
сюжетом напоминающая шиллеровских “Разбойников”, а отдельными сценами – шекспировского “Короля Лира”.
В
1809 г. тесной дружбе двух соавторов сборника “Лирических баллад” приходит
конец. Наркотическая зависимость Колриджа, его постоянные нервные срывы и
саботажи приводят к тому, что Вордсворт (под крышей которого Колридж всегда
имел отдельную комнату) переселяет его в Лондон. Расставание друзей обрастает
слухами. Вордсворта обвиняют в предательстве друга, несмотря на то, что он
продолжает растить детей Колриджа вместе со своими. А когда в 1813 г.
Вордсворт, содержащий большую семью, получает постоянную государственную службу
(его работодателем был член партии Тори) и переезжает в особняк на горе Райдал,
в глазах общественности он становится еще и предателем революционных идей.
Опубликованная в 1814 г. поэма Вордсворта “Прогулка”, где главными героями
являются поэт, странник, затворник и пастырь, размышляющие о трагических
последствиях революции и о непригодности революционного подхода к
переустройству общества, вызвала <конец стр. 54 “Известий”> возмущение некоторых р
адикально настроенных поклонников
Вордсворта: он прослыл консерватором. П.Б. Шелли, например, написал сонет
“К Вордсворту”, выразив свое горькое разочарование так:
Свободу славил гимн твой вдохновенный,
Ты бедностью почетной дорожил,
И изменил, забыл свой долг священный,
И растоптал всё то, чему служил.
(Перевод К. Бальмонта)
В то же время
к Вордсворту приходит настоящая известность. Он публикует многое из того, что
не имел возможность напечатать в юности. Он неоднократно переиздает “Лирические
баллады” и свои собрания стихотворений, пишет “церковные сонеты”, очерки,
руководство к достопримечательностям Озерного края. Когда Вордсворту
исполнилось 73, королева Виктория убедила его, как признанного деятеля
литературы, занять освободившийся после смерти Р. Саути пост поэта-лауреата[4].
Разительно
несхожие два облика Вордсворта, возникшие в восприятии читателей XIX века (юный романтик и
старец с горы Райдал,
“растоптавший” свое прежнее вольнолюбие), к началу XX века сменились третьим
портретом. Вордсворта увидели и раскрыли как автора поэмы “Прелюдия, или
Становление сознания поэта”, которую Вордсворт в кругу близких называл “поэмой
для Колриджа”. Это основное произведение Вордсворта. При жизни он его не
публиковал: сначала считал незаконченным, затем – слишком автобиографичным.
Кроме того, он должен был подумать, на какие деньги будет существовать его
семья после его смерти – и тут публикация “Прелюдии” могла оказать некоторую
материальную помощь.
Именно
“Прелюдия” позволяет по-настоящему понять Вордсворта как крупного
поэта-философа. Не случайно Колридж и Хэзлитт, читавшие поэму в черновиках,
давали исключительно высокую оценку гению и мастерству Вордсворта – оценку,
которую непосвященные современники объясняли слепой влюбленностью. Вслед за
ними ученые XX века утверждают, что если
бы поэма была опубликована не в 1850 г. (год смерти поэта), а при жизни
Китса, Шелли и Байрона, современники не смогли бы упрекнуть Вордсворта в измене
идеалу Свободы, да и история английской литературы была бы совершенно иной[5].
На русском языке пока еще не опубликован
полный перевод ни одной из редакций “Прелюдии”, хотя небольшие фрагменты поэмы
появлялись в ряде изданий[6].
Первые черновики “Прелюдии” датируются
1797 – 1798 гг. Уже тогда Вордсворт задумал написать грандиозную
философскую поэму о природе, человеке и обществе, которую планировал назвать
“Отшельник” (“The Recluse”). Проект этот остался незавершенным. К концу жизни
Вордсворт закончил только несколько частей “Отшельника”: Вступительную
автобиографическую часть (поэма “Прелюдия”); две неполные книги Первой части
(“Дом в Грасмире” и “Островок первоцветов”); Вторую часть (поэма “Прогулка”). К
Третьей, заключительной части “Отшельника” поэт не приступал[7].
Основная работа над “Прелюдией” была
завершена в 1805 г. Это творческая автобиография Вордсворта, которую в
историях литературы также называют «романтическим эпосом», «исповедью»,
«историей философских идей рубежа XVIII-XIX вв., отразившейся в
сознании одного человека».
В поэме,
написанной белым пятистопным ямбическим стихом (эпический размер в английской
литературе), Вордсворт описывает ключевые моменты своего душевного развития. В
качестве эпического героя здесь фигурирует сознание поэта, развивающееся до
творческой зрелости. Он показывает, как на его становлении сказались
повседневная жизнь, личные переживания и исторические катаклизмы. Герой
излагает биографию своей души то языком ассоциативной философии XVIII в., то – годвинизма, то – романтической
эстетики.
В “Прелюдии” 1805 г., которую
Вордсворт читал Колриджу зимой 1807 г. и которая впервые была опубликована
в 1926 г. с комментариями Эрнста де Селинкорта, – 13 книг:
“1. Детство и школьные годы”; “2. Школьные годы (продолжение)”;
“3. Кембридж”; “4. Летние каникулы”; “5. Книги”;
“6. Кембридж и Альпы”; “7. Лондон”; “8. Ретроспект: От любви к
Природе до любви к Человечеству”; “9. Франция”; “10. Франция и
Французская революция”; “11. Воображение (потеряно и обретено вновь)”;
“12. Воображение (продолжение)”; “13. Заключение”.
На этой редакции Вордсворт не остановился.
Он продолжал работать над поэмой до 1839 г. Последний вариант был
представлен вниманию читающей Англии вдовой поэта и до сих пор известен по дате
публикации как “Прелюдия 1850 г.” В нем – 14 книг (см. таблицу) и около 8.5 тысяч
стихотворных строк.
Создавая
“Прелюдию”, Вордсворт показал себя прежде всего мастером композиции. По
пространству поэмы, насыщенной повествованием и философскими рассуждениями,
искусно распределена серия внезапных психологических “озарений” героя, важных
для становления его личности. Эти пассажи отмечены поэтическими описаниями и
яркими образами. Как правило, они вводятся такими словами, как “однажды” или <конец
стр. 55 “Известий”> “как-то летним вечером”, а заканчиваются осознанием
какой-либо новой мысли или ощущением доселе неизведанного восторга. Серия
психологических озарений и составляет костяк “Прелюдии”.
То, что в
английской литературе именно Вордсворт пришел к такой композиции представляется
весьма логичным. Вспомним, что сборник “Лирические баллады” Вордсворт и Колридж
посвятили сближению чудесного и обыденного. При этом Колридж отталкивался от
чудесного, пытаясь представить фантастические события как правдоподобные.
Вордсворт, напротив, отталкивался от обыденного. Он взялся рассказывать о
скучных будничных событиях, пытаясь увидеть их уникальные стороны. Отсюда всего
лишь шаг до озарений “Прелюдии”, которые посещают героя среди повседневной
жизни. Если учесть, что из 23 анонимно опубликованных стихотворений и поэм
первого, эпохального издания “Лирических баллад” 19 принадлежали перу
Вордсворта, и только 4 – перу Колриджа, становится понятно, почему
вордсвортовский интерес к обыденному в бóльшей мере воздействовал на вкусы
читателей.
Об этом
свидетельствует “Предисловие” к “Лирическим балладам”, также написанное
Вордсвортом. Там впервые в качестве программного утверждения появилось
следующее определение поэзии: «Истинная поэзия представляет собой стихийное
излияние сильных чувств поэта; она возникает из ярких переживаний, припоминаемых
в состоянии покоя…» (Курсив мой.– Е.Х.-Х.). По Вордсворту, стихи возникают не сами по себе:
важную роль в творчестве играют память и созерцание. Это утверждение поэта
указывает на его своеобразную близость к медитативной поэзии и даже к поэзии
«укрощения чувств», на его принадлежность к традиции, восходящей к Овидию и
Петрарке.
Любопытно,
что некоторые критики, цитируя вордсвортовское определение поэзии, неосторожно
опускают вторую его часть, где говорится о размышлениях в состоянии покоя. Так
Вордсворт оказывается вычеркнут из медитативной традиции. Искаженную
формулировку из Вордсворта в конце 50-х гг. XX в. привел даже
М. Абрамс в своей и поныне широко цитируемой монографии о романтизме “The Mirror and the Lamp”[8]. В последующих трудах
М. Абрамс стал бережнее относиться к программному вордсвортовскому
определению поэзии. Для этого потребовался диалог с такими знатоками
английского романтизма, как Дж. Хартман, Дж. Бишоп[9]. Потребовалось также
специальное изучение вордсвортовской концепции озарений, которая повлияла на
всю лирику поэта[10].
В “Прелюдии”
(начиная с черновиков 1798 г.) Вордсворт называет свои озарения “местами
во времени” (Spots of time). Характеризует он их следующим образом:
There are in our existence spots
of time,
That with distinct pre-eminence
retain
A renovating virtue, whence,
depressed
By false opinion and contentious
thought,
Or aught of heavier or more
deadly weight,
In trivial occupations, and the
round
Of ordinary intercourse, our
minds
Are nourished and invisibly
repaired;
A virtue, by which pleasure is
enhanced,
That penetrates, enables us to
mount,
When high, more high, and lifts
us up when fallen.
This efficacious spirit chiefly
lurks
Among those passages of life that
give
Profoundest knowledge to what
point, and how,
The mind is lord
and master – outward sense
The obedient servant of her will.
Such moments
Are scattered
everywhere, taking their date
From our first
childhood. (“The Prelude”
1850, XII: 208–225)
(На
жизненном пути встречаются Места во времени, / Где бьёт, не иссякая, родник
чистейший / Сил жизненных. Туда, устав / От чванства и лукавства / Иль от чего
куда потяжелее, / Из мира пустоты и круговерти / Мы обращаемся и черпаем /
Целебную подпитку. / Родник, весельем брызжущий, / Проборист. Он дарует силы /
Вершины штурмовать, упадшему же – на ноги подняться. / Мы попадаем в эти
духовные оазисы тогда, / Когда до нас доходит / Пониманье: насколько / Мышлению
подвластно всё, / что видим мы вокруг. Такие минуты / приходят откуда ни
возьмись, встречаясь / Ужé в самом раннем детстве.)
Иными
словами, “места во времени” – это слившиеся в момент личного потрясения
пространства внешнего и внутреннего мира, куда поэт (находясь в “состоянии
покоя”) может мысленно возвращаться, переосмысливая былое. Живительное свойство
“мест во времени” – в их способности “пробуждать” героя от бесчувственной
дремоты, тормошить воображение и мысль. Переживая вновь и вновь встречу с ними,
Вордсворт ощущает в себе нечто очень похожее на те “человеческие движения”,
которые Н.В. Гоголь советовал забирать с собой, “выходя из мягких
юношеских лет в суровое ожесточающее мужество”, не оставляя их на дороге. В
такие минуты, как полагает Вордсворт, происходит его душевный рост или
исцеленье.
К каким
жизненным событиям применим термин “места во времени”, поэт поясняет на примере
двух эпизодов из своей жизни. В одном эпизоде запечатлелась старая виселица, на
которую Вордсворт, будучи ребенком, случайно набрёл, поте- <конец
стр. 56 “Известий”>ряв дорогу среди холмов Пенрита в Озерном крае.
Испугавшись вида виселицы, мальчик пустился бежать и успокоился только тогда,
когда вырвался на простор: к озеру с маяком, где ему встретился живой человек –
девушка, несущая кувшин воды (кн. 12, ст. 225–261). В другом эпизоде
поэт мысленно воскрешает перекресток двух дорог с корявым деревом и мирно
пасущейся овцой. Там в начале рождественских каникул школьник-Вордсворт с
нетерпением ждал коней, чтобы ехать домой к отцу. Мальчик торопил время, не
предполагая, что в то Рождество отец скоропостижно умрет (кн. 12,
ст. 287–335).
Оба пейзажа –
холмы Пенрита и перекресток – со всеми мельчайшими деталями настолько живо
врéзались в память Вордсворта, что каждое последующее мысленное обращение к ним
нельзя назвать всего лишь воспоминанием. Это поистине новое посещение знакомой
местности, существующей в конкретном пространстве и населенной образами из
прошлого.
Кроме
мысленного возвращения в “места во времени”, возможно физическое
соприкосновение с ними, поскольку они “привязаны” к реально существующему
ландшафту. Так, став взрослым, Вордсворт снова навестил холмы Пенрита, но уже
не один, а в компании любимых друзей (Дороти и Мэри). И хотя детское, мрачное
видение виселицы на мгновение воскресло в его душе, присутствие близких
принесло утешение. Теперь Вордсворт обратил внимание, как на холмы Пенрита, на
озеро, на маяк упали золотые лучи заходящего солнца. Это новая картина
“наслоилась” на старые воспоминания. Теперь могло показаться, что девушка с
кувшином тоже шла по сияющему ландшафту и своим появлением предвещала появление
Дороти или Мэри. Так после нового посещения изменилось, обогатилось новыми
образами и новым толкованием старое “место во времени”.
Ограничившись
двумя иллюстрациями, Вордсворт говорит, что другие “места во времени” читатель
определит самостоятельно. Материалом для вордсвортовских озарений может служить
совершенно разный жизненный опыт: и радостный и печальный, и созерцательный.
За какими же
пассажами из “Прелюдии” к началу XXI века закрепилось название “места во
времени”?
Проведенный
мною обзор нескольких десятков статей и монографий, написанных на английском
языке за последние 50 лет, показывает, что большинство вордсвортоведов относят
к “местам во времени” следующие эпизоды:
|
Название Книг “Прелюдии”
1850 г. |
Название эпизода |
|
I. Вступление – Детство и школьные
годы |
Кража вальдшнепов[11] (I: 306-325) Разорение вороньих
гнёзд (I: 326-339) Похищение ялика (I:
357-400) Гонки на коньках по
льду озера Эстуэйт (I: 425-463) |
|
II. Школьные годы (продолжение) |
*Гребля и остров
Леди Холм (II: 54-77) Скачки к Фернесскому
аббатству (II: 94-137) Пирушки в трактире
“Белый лев” (II: 138-177) *В одиночестве под
звёздами (II: 288-322) |
|
III. Кембридж |
Нет озарений |
|
IV. Летние каникулы |
*В тихо плывущей
лодке (IV: 256-273) Божественное чувство
призвания (IV: 309-338) Старый ветеран
вест-индской кампании (IV: 370-469) |
|
V. Книги |
Сон об Арабе-Кихоте[12] (V: 50-140) Парнишка из Уинандера
(V: 364-397) Груда белья на
берегу озера (V: 426-459) |
|
VI. Кембридж и Альпы |
*Шартрёз (VI:
420-488) [этот эпизод имеется только в последней редакции поэмы. – Е.Х.-Х.] *Монблан (VI:
517-540) Переход через Альпы
по Симплонскому перевалу[13] (VI: 557-640) *Озеро Комо в свете
луны (VI: 688-726) |
|
VII. Лондон |
Лондонские “сцены
умиления” (VII: 594-618) Слепой нищий на
улице Лондона (VII: 619-649) |
|
<конец
стр. 57 “Известий”> |
|
|
VIII. От любви к природе до любви к
человеку |
Деревенская ярмарка
у подножия холма Хелвеллин (VIII: 1-69) Горные пастухи
Озёрного края (VIII: 262-281) Суровая
“наставница” – Лондон (VIII: 530-559) |
|
IX. Франция |
Нет озарений |
|
X. Франция (продолжение) |
Трупы на площади
Карусель во Франции (X: 48-93) *Великий террор
(331-415) Остров Часовни в
Озёрном крае и весть о смерти Робеспьера (X: 514-603) |
|
XI. Франция (окончание) |
Нет озарений |
|
XII. Воображение и вкус |
Виселица в местечке
Пенрит и девушка с кувшином (XII: 225-261) Рождественские
каникулы и смерть отца (XII: 287-335) |
|
XIII. Воображение и вкус (окончание) |
Видения в долине
Сарум (XIII: 312-349) |
|
XIV. Заключение |
Восхождение на гору
Сноудон в Уэльсе (XIV: 1-129) |
Это не первая
попытка составления такого перечня. Известна работа Дж. Огдена
1975 г.[14], в которой указаны 23
основных “места во времени” (по тексту 13-книжной “Прелюдии” 1805 г.).
Сегодня работа Огдена несколько устарела по той причине, что вордсвортоведение
двинулось вперед и после 1975 г. появилась масса новых исследований.
Эпизоды, которые за последние 30 лет вошли в критический обиход как “места во
времени”, в моей таблице обозначены звездочкой. Нумерацию стихов я привожу по
последней редакции поэмы, т.н. “The Prelude of 1850”, в которую Вордсворт внёс
новые эпизоды.
Примечательно,
что в трёх книгах поэмы (III, IX, XI) критики, прислушиваясь к слову самого
Вордсворта, традиционно не ищут “мест во времени”. Это книги, в которых
описывается тирания того или иного рода. Так в стенах Кембриджа герой испытал
тиранию университетского режима. При этом его творческое воображение
“погрузилось в дремоту” (III: 260). А без полетов
воображения не может быть ни душевного роста, ни настоящих озарений.
То, что,
пристально вчитываясь в текст поэмы, критики нового поколения вышли за рамки
перечня Дж. Огдена, закономерно: оценка тех или иных пассажей может меняться
в зависимости от выбранного угла зрения. Разумеется, есть “места во времени”,
которые узнают все поколения читателей: настолько велика их роль в формировании
сознания поэта. К таким озарениям относится, например, переход Вордсворта через
Альпы (кн. VI). Но есть озарения поскромнее. Их значимость можно оценить
лишь в определенном контексте. Это относится к эпизоду с тихо плывущей лодкой
(кн. IV), в котором юный Вордсворт рассматривает свое зеркальное отражение
в воде, сквозь которое проглядывает мир предметов и теней подводного царства.
Перегнувшись через борт лодки, мальчик – говоря современным языком –
задумывается о мире субъектов и объектов, “своего” и “чужого”, стараясь
разглядеть границу между своим “я” и “не я”. Этот эпизод получил весомость “озарения”
благодаря психоаналитикам 70-х – 80-х годов, изучавшим, как человек
приходит к осознанию своей “самости”[15].
Старый список “мест во времени” потребовал
расширения еще и потому, что, к концу XX века в вордсвортоведении
усилилась тенденция рассматривать “места во времени” как прогрессию, в которой каждый
последующий эпизод особым образом вырастает из предыдущих. Так финальное
видение на горе Сноудон перекликается с несколькими рядами предшествующих
озарений, некоторые из которых не учтены Огденом. Вкратце упомянем некоторые из
этих рядов.
Вордсвортоведы,
отстаивающие репутацию Вордсворта прежде всего как певца Природы, традиционно
сравнивают видение на горе Сноудон с переходом Вордсворта через Альпы
(кн. VI), подчеркивая, что в обоих случаях поэт приходит к
трансцендентному только потому, что созерцает Природу, “берёт у неё уроки”. То
есть, как говорил Дж. Хартман, именно Природа “выводит поэта за свои
пределы”[16]. При таком под-<конец
стр. 58 “Известий”>ходе последнее озарение “Прелюдии” отсылает читателя к
центральному откровению шестой книги поэмы.
На иной ряд
озарений опирается М.Х. Абрамс. Он интересуется проблемой “кризиса
индивидуальности” у Вордсворта и предпочитает рассматривать видение на горе
Сноудон как символический ландшафт, предвосхищающий задуманную Вордсвортом (и
не осуществленную) грандиозную поэму “Отшельник”[17]. В таком контексте
Сноудону наиболее близки оказываются не Альпы, а местечко Хоксхэд Озёрного
края, где юного Вордсворта посетило первое осознание своего поэтического дара.
Это “место во времени” известно как “Божественное чувство призвания” из
четвертой книги поэмы.
Есть еще одна
особенность вордсвортовской эпифанической прогрессии, которую мимоходом
отмечали разные исследователи английского романтизма: у Вордсворта от первых
“мест во времени” к последующим совершенствуются словесные человеческие
портреты. Отдельный труд, посвященный этой проблеме, появился только в
2002 г. Предыстория его такова. Дж. Бишоп в упомянутой статье
1959 г. (где была предложена первая научная систематизация “мест во
времени”, встречающихся в поэме “Прелюдия”) между прочим отметил, что Вордсворт
склонен “отделять индивидуума от толпы”. В 1977 г. Л. Лухан показал,
что к структурному анализу романтических текстов может быть успешно применена
гештальт-психология[18]. В его работе, правда,
обсуждается гештальтная целостность текстов, а не образных рядов. В
1993 г. Дэйвид Хэни опубликовал монографию, посвященную романтическому
концепту Боговоплощения[19]. “Прелюдия” в этом
контексте стала рассматриваться как своеобразное воплощение поэта-Вордсворта в
материальном поэтическом слове. В продолжение этих и других трудов, в
2002 г. мною была написана работа, в которой показано, что Вордсворт
осуществил в “Прелюдии” свое воплощение не только в самой материи слова, но и в
серии человеческих образов[20]. Из-за своеобразия его
описательной техники, эти словесные портреты не бросаются в глаза: они
существуют на уровне гештальтов. Причем портреты, наметившиеся в озарениях
первых книг поэмы – менее гештальтны, чем человеческие образы последующих книг.
Читая
“Прелюдию” в этом контексте, можно заметить, что от “Сноудона” тянутся прочные
нити к эпизодам, проигнорированным Хартманом и Абрамсом. Можно обнаружить, что
облик взбирающегося на Сноудон поэта претерпевает серию трансформаций, дублируя
галерею портретов горных пастухов Озерного края, представленную в восьмой книге
“Прелюдии” (VIII: 262–281). Сначала поэт пробирается сквозь ночной туман,
скрывающий его фигуру. Затем его фигура озаряется лучами света, а силуэт
приобретает отчётливый контур. Наконец, добравшись до вершины, поэт становится
похож на пастуха на вершине скалы в кн. VIII, которого в середине поэмы
поэт сравнивал с крестом собора, возвышающимся над монастырем Гранд Шартрёз.
При таком
прочтении становится ясно, почему Вордсворт, усердно работавший над рукописями
поэмы, включил в последнюю редакцию “Прелюдии” новый эпизод: своё посещение
Шартрёза в 1791 г. (кн. VI: 420–488). Тем самым он освятил не только
лик горного пастуха, но и – посредством смежающихся образов – себя самого,
вступившего на трудный, полный препятствий, путь поэтического служения.
В
2002 г., когда я предложила толковать финальное озарение “Прелюдии” как
перекличку со словесными человеческими портретами (кн. VIII) и Шартрёзом (кн. VI), были актуальны дебаты о том, чтó прежде
всего воспевает Вордсворт: Природу или Человека. За последние 4 года в кругу
западных вордсвортоведов утвердилось мнение, что Вордсворт является прежде
всего певцом Человека. Майкл О’Нил (M. O'Neill), например, выступая на
“Летних Вордсвортовских Чтениях 2006”, проходивших в Центре британского
романтизма (Грасмир Озёрного края, Англия) при общем одобрении собравшихся
ученых заметил, что Вордсворт описывал вовсе не Природу, а её образы в сознании
Человека.
Как мы могли
убедиться, во 2-ой половине XX – начале XXI веков оценка вордсвортовского
вклада в литературу во многом определяется комментированием его “мест во
времени”. Западные литературоведы всех направлений – структуралисты и
деконструктивисты, психоаналитики, культурологи, историки идей и пр. – внесли
свою лепту в изучение феномена вордсвортовских озарений[21].
Наработки
вордсвортоведов оказали влияние и на сравнительное литературоведение. Сегодня
известны три основополагающие монографии на английском языке, в которых
исследуется история литературных озарений преимущественно на материале
английской и американской литератур. Это труды Мориса Бежа (1971), Эштона
Николса (1987) и Мартина Бидни (1997)[22]. В их исследованиях
аргументированно показано, как практика использования литературных “эпифаний” в
Великобритании, США и Канаде восходит к вордсвортовским “местам во времени”.
При этом М. Бежа обращает особое внимание на различные методы маркировки и
распределения озарений в английском и американском романе XX века.
Э. Николс исследует, чем обернулось <конец стр. 59
“Известий”> целительное свойство “мест во времени” в озарениях более поздних английских
поэтов романтической и Викторианской эпох. М. Бидни, творчески
переосмыслив некоторые постулаты французского философа Гастона Башляра
(1884–1962), рассматривает литературные озарения как вербальные конструкты и
пытается определить феноменологическую парадигму творчества каждого
обсуждаемого им автора, будь то поэт или прозаик, англичанин или представитель
другой культуры. Упомянутые исследователи, однако, заостряют внимание лишь на
отдельных “местах во времени” Вордсворта, рассматривая их вне связи друг с другом,
вне системы, целостность и многоплановость которой стала фактом современного
вордсвортоведения.
Аналогичным
“фрагментарным” подходом к озарениям Вордсворта, к сожалению, отмечены и работы
более узких специалистов: компаративистов-романтиковедов. Таковы, например,
труды К. Блэнка (о влиянии Вордсворта на Шелли) и К. Кробера (о
перекличке поэзии Вордсворта и живописи Констебля и Тёрнера)[23].
Между тем,
использование серии вордсвортовских озарений для создания поэтических биографий
приносит – уже в постромантический период – свои плоды. Тем более,
что, начиная с 1850 г., “Прелюдия” известна практически каждому
англоязычному писателю. Некоторые мастера слова (Т. Харди,
А. Теннисон, Элизабет Браунинг, Джордж Элиот, Джеймс Джойс, Вирджиния Вулф
и др.) перечитывали эту поэму неоднократно. Они жили до того, как критики
принялись систематизировать вордсвортовские “места во времени”. Но благодаря
своему таланту и эрудиции, поэты и писатели подхватили эстафету Вордсворта,
даровав его композиционным находкам новую жизнь. Если на рубеже
XVIII–XIX вв. положить в основу построения автобиографии серию личных
озарений (возникающих из мирской обыденности) было шагом первопроходца, то в
начале XX века это становится излюбленным приемом модернистов. Джеймс
Джойс, чтивший талант У. Вордсворта наряду с талантом Шекспира, создал
собственную теорию литературных озарений, или “эпифаний”, как он их назвал[24]. Тем самым Джойс ввел в
обиход новый литературно-критический термин, сегодня считающийся наиболее
нейтральным в ряду следующих квазисинонимов: “места во времени”
(У. Вордсворт), “яркие вспышки” (С.Т. Колридж), “тихие островки”
(П.Б. Шелли), “утонченная реальность” (Дж. Китс), “трансы”
(А. Теннисон), “минуты озарения” (Т. Харди), “мгновения пробуждения”
(У. Стивенс), “вспышки спичек во тьме” (В. Вулф) и т.д.
Поскольку
модернисты создавали романы потока сознания на основе комплекса внезапных
личных озарений, неприметных для постороннего глаза, целесообразно сопоставлять
их с серией вордсвортовских “мест во времени” как со стройной системой.
Проведенное мною в этом ключе исследование художественных биографий, созданных
В. Вулф, подтверждает плодотворность такого подхода[25]: обнаружилось, что
знаменитые романы потока сознания завершаются у Вулф видениями, сравнимыми по
своей интенсивности с медитацией на горе Сноудон. Например, последнее озарение
художницы Лили Бриско (завершающей свою картину и роман “На маяк” вдохновенным
мазком кисти) композицией и цветовой гаммой напоминает символический ландшафт,
открывшийся глазам сформировавшегося Вордсворта-художника. И у Вордсворта, и у
Вулф пространство символического ландшафта поделено надвое, а центральный
элемент пейзажа – будь то провал в тумане или след кисти – приобретает
трансцендентное значение. Описав творческий поиск Лили Бриско, завершившийся
созданием её шедевра, Вулф достигает высшей отметки по шкале озарений
Вордсворта. В последующих романах, забыв о судьбах творцов и увлекшись
биографиями обычных людей и историями животных, она уже не поднимается до таких
высот.
Система
озарений Вордсворта отразилась и в более поздней художественной литературе. Это
влияние заметно в таких различных автобиографиях XX в., как, например, “Настигнут
радостью” (1955) К.С. Льюиса (в оригинале книга названа строкой из сонета
Вордсворта “Смутясь от радости…”) и “Места во Времени” (1972) Марселя Вайнберга[26].
Итак, ключ к
пониманию поэмы “Прелюдия, или Становление сознания поэта” – в осмыслении ее “мест
во времени”. Указанным ключом открывается не только “биография души” Уильяма
Вордсворта, но и многочисленные произведения новых поколений англоязычных
литераторов, интересовавшихся этим жанром и по-своему модифицировавших
оригинальную вордсвортовскую композицию.
ПРИМЕЧАНИЯ